Как леший унес мальчика

Вот у меня бабка россказывала, покойница, она с Пахомова родом, со следующей деревни. Коней-то, г[овор]ит, единоличное хозяйство было. Коней всех опускали в выгороду к ночи. Г[овор]ит, матюгам батька его розбужает - молоденький парнишко. Матюгам скорее розбужает:

– Беги скорее за лошадью, бери узду да за лошадью в выгороду беги, там ее поймай, веди домой, надо на работу ехать.

Единоличное хозяйство было, дак свои коровы, свои лошади. Всё. Розбудил-то с матюгам, вот видно на такой час розбудил, она-покойница россказывала, знаешь ли. Вот он парнишка, только подошёл, ему поди годов 12 ли больше ли было, только подошел к забору, дядька, г[овор]ит, мне на встречу. Он сам потом россказывал. Дядька на встречу.

– Ты чего за лошадью?

– Да. За лошадью.

– А чё у тя это? Имальничок? (это узду надевали – называли)

– Да.

– Повешай тут на отводок. 

– Да у меня лошадь-то не дастся без узды.

– Поймаем. Поймаем. А на тебе, г[овор]ит, крест-то есть?

Он говорит: "Да. Есть".

Взял, г[овор]ит, у меня этот крест-от сорвал.

– Садись ко мне на закукры. Мы с тобой пойдем.

Дак вот этого парнишка 3 сутки искали, всей деревней ходили искали. Знаешь ли. Ой, матка уж без сознания упала, знаешь ли. Чево слышат, как ночь подходит, слышат, что рёв, рёв там в выгороде рёв. Вот все пойдут туда на это место, придут – нету, придут – нету.

Вот дак раньше и люди такие были, что зналися с этим. Сходили ко старухе. Старуха чево-то сказала какую-то вон где самовар горит, в трубу наговорила, чево-то покричала, что опустит он его, придёт. Вот бабка, шо я небольшая была, моя мать г[овор]ит, мы на ручью тут камешки собираем, он г[овор]ит бежит, три дня не было, бежит. Но от него г[ово]рит такой дух, как вот псиной несёт, г[овор]ит, просто, знаешь ли.

Он спрашивает, да Андрюшка его звали: "Девки, меня поди там дома-то ругают. Я три дня не было".

– Мы тебя, тебя, Андрюшка, искать всё ходили да и натти не могли, знаешь, искать ходили.

И эта старушка сказала, мать, г[овор]ит, чтобы его не хватала, ну, не обнимала, не обнимала. А мать-то не вытерпела. И как он бежит, она его обняла: "Ой, корминец ты мой". На третий день матка умерла.

Старуха обязательно наказала, чтобы она бы, мать, его не трогала. Вот. На третий день умерла.

СОБИРАТЕЛЬ: А почему нельзя было трогать его?

- Ну нельзя видно было трогать. Она уж знала видно. От него, говорит, такой дух нехороший был. А потом вырос он, связался, ой, дак бандитом уж заделался, всё воровать ходил. Вырос большой уж парень.

СОБИРАТЕЛЬ: А он сам-то что рассказывал?

-Вот он и россказывал: "Чем ты, г[овор]ит, питался? – А ягодкам. – А где ты спал? – Дак в лесу и спал". Вот. Он его и не отпускал.

СОБИРАТЕЛЬ: Дак посадил на закукорки его, да?

- Да, посадил, унес, а потом он так всё ходил. Я худо теперь помню. Не бил его ровно, не бил.

СОБИРАТЕЛЬ: А кто это был-то за мужчина-то?

- Дак какой. Как леший, говорят, что леший водит.

СОБИРАТЕЛЬ: А как он из себя выглядел?

- А он чего поди, он его и не...